От футбола в Санкт-Петербурге до хоккея в Калифорнии, или История уникальной династии.
Несколько месяцев назад популярный тележурналист и мой добрый знакомый Кирилл Набутов, затронув историю петербургского футбола, сообщил мне, что сразу несколько правнуков великого советского бомбардира Михаила Павловича Бутусова тоже ярко и успешно играют. Только не в футбол, а в хоккей — и не в северном городе на Неве, а на теплом тихоокеанском побережье Соединенных Штатов Америки. Как сказали бы раньше, в советские времена, «на Диком Западе».
Репортерское любопытство проснулось мгновенно: уж больно диковинным и неправдоподобным показался такой оборот событий в бутусовской династии. И тогда Набутов связал меня с сыном футбольной легенды — тоже Михаилом Бутусовым. Как выяснилось, известный физик-лазерщик профессор Михаил Михайлович Бутусов сейчас проживает от Петербурга тоже весьма неблизко — в Вене. Поэтому с подробным интервью пришлось немного подождать, пока с удовольствием пошедший на контакт с прессой Михал Михалыч не прилетел из Австрии в свой родной город. Более того, в эти же дни — на границе весны и лета — в Питер из Калифорнии прибыл читать лекции по лазерной стоматологии еще один физик Бутусов! Речь уже о Дмитрии Михайловиче, внуке легендарного футболиста и отце тех самых хоккеистов, выходящих на ледовые площадки в США и Канаде уже под фамилией Boutoussov. Так что интереснейшее общение с обоими Бутусовыми получилось «двухсерийным».
«Помни, чью фамилию ты носишь…»
Идея поговорить на стадионе «Петровский» (бывшем стадионе имени Ленина) — том самом, где Михаил Павлович Бутусов забил два своих последних и знаменитых «международных» мяча в ворота сборной Праги, — сыну легенды очень понравилась. На мост через Ждановку, ведущий на стадион, Михал Михалыч прибыл задолго до условленного времени встречи.
— Это же мои родные места, — объяснил уважаемый венский профессор. — Стадион как раз на полпути между двумя квартирами: одна на Васильевском, вот прямо возле Тучкова моста — там жили мои бабушка и дедушка, а мы у них поселились после эвакуации, так как наш дом на Большом проспекте разбомбили дотла, а другая — на Петрозаводской улице, там мы потом жили с отцом и мамой.
Затем в гостеприимном сопровождении главы пресс-службы стадиона Алексея Петрова мы осмотрели экспозицию будущего музея «Петровского» и прошли на изумрудное поле…
— Ух, какая мягкая травка! — пружинисто присев, 77-летний профессор по достоинству оценил прекрасный футбольный газон. — Когда папа здесь голы забивал, боюсь, подобного и близко не было.
— Он забил на стадионе имени Ленина свой последний гол пушечным по силе выстрелом с дальней дистанции, и огромный чешский вратарь Тихи после матча пришел к нему в раздевалку сборной Ленинграда, пожал руку и сказал: «Ваши удары неотразимы. Таких я никогда еще не видел».
— Я только один раз в жизни сам столкнулся с папиным ударом. Но запомнил это навсегда! Это было в начале пятидесятых, отец тогда тренировал ленинградское «Динамо». На одноименный стадион меня отправила мама — нужно было что-то передать отцу… Поручение я выполнил, но домой не ушел, а остался посмотреть тренировку. Слонялся вокруг поля и забрел за ворота как раз тогда, когда папа начал экзаменовать вратаря, пробивая ему метров с двадцати. Вот дистанция меня и спасла — я успел присесть и убрать голову, когда он однажды промазал по воротам. Этот свист тяжеленного мяча в ушах и дуновение ветерка по волосам… Знаете, словами то впечатление не передать.
— Михаил Павлович тренировал не только ленинградское «Динамо» — киевское с тбилисским тоже. Вы ездили в другие города вместе с ним?
— Конечно. В киевскую школу ходил… Но главное воспоминание о красивом украинском городе осталось грустным. Тот воскресный день выдался великолепным — теплым, солнечным. Мы гуляли с отцом, когда в небе показались какие-то черные точки, и их было много. Папа всмотрелся в небо и вдруг говорит: «Миша, это война…»
Через несколько дней он отправил нас с мамой в эвакуацию. Попали сначала в Баку, а оттуда поплыли на теплоходе через Каспийское море в Узбекистан. Баржу со всеми людьми, которую наш теплоход буксировал, потопили бомбами, а мы уцелели… Из Ташкента в Ленинград вернулись только в сорок четвертом. И помню другое утро, такое же теплое и солнечное. Я едва проснулся, а счастливый папа входит в комнату и говорит: «Мишутка, это не шутка — война кончилась!»
— Отец был эмоциональным человеком?
— В работе, в футболе — безусловно. Дома же — крайне редко. Он не любил брать меня с собой на стадион, а после матча, когда папа возвращался и ужинал, обычно было сложно понять по его лицу, выиграли наши сегодня или проиграли. В мою школу он пришел единственный раз, причем его туда вызвали. Это я в седьмом классе подрался с одним крупным парнем, да так, что обе стороны оставили в туалете море крови… Отец выслушал в школе все претензии, пришел домой, посмотрел на меня внимательно и сказал одну-единственную фразу: «Помни, чью фамилию ты носишь». Очень сильно подействовало!
Крест на карьере правого крайнего
— Значит, доверительные беседы между двумя Михаилами Бутусовыми были редки?
— По существу, таких бесед действительно было немного, зато одна из них сыграла ключевую роль в моей судьбе. Футбол у меня не шел никогда, а вот хоккеем в школьные годы я увлекся всерьез. Благодаря другу и одногодку Косте Федорову, который затем пробился в состав мастеров СКА и долго там играл (8 сезонов, 66 шайб, лучший бомбардир ленинградских армейцев в чемпионате СССР — 1960/61. — «Спорт День за Днем»). Я, как и Костя, играл в нападении — на правом краю. У моего товарища, правда, получше выходило, но я тоже очень старался и тренировок даже в лютый мороз (занимались тогда на открытом воздухе) не пропускал. И вдруг все в одночасье закончилось… Как раз после того памятного разговора с отцом. «У тебя, Миша, светлая голова, — сказал он мне, — а вот здоровье не идеальное. Даст Бог, станешь ученым, может быть, даже выдающимся ученым. Но великим спортсменом тебе не стать совершенно точно. Это ученые могут быть выдающимися, хорошими или просто средними. А спортсмен может быть только великим. Все остальное не считается! Иди». Я ушел и, честно говоря, очень удивился. Вообще не понял, к чему вдруг отец мне все это высказал. Но на следующем же занятии в СКА мой тренер развел руками: «Миша, извини. Приходил твой папа, велел на тренировки тебя больше не пускать».
Шок был, конечно, сильным. Грустил, переживал, даже пришел жаловаться к матушке. Но решающее слово, естественно, осталось за отцом. И сейчас, по прошествии многих лет, я ему очень благодарен. Он направил меня на правильный путь. Хоккеист из меня вряд ли бы получился, только б время зря потратил, зато в науке сказать свое слово, надеюсь, действительно удалось.
«Убийство вратаря» и «сломанная штанга»
Еще один интересный разговор с отцом произошел, когда я уже повзрослел и был студентом. Почему-то именно в тот момент, хотя отец давным-давно закончил играть в футбол и уже даже не тренировал, две самые знаменитые легенды о нем опять начали гулять по всему Ленинграду со страшной силой. И вопросами типа: «Миша, правда ли, что твой папа убил мячом турецкого вратаря, а другим мячом сломал в Одессе штангу ворот?» — меня начали одолевать на самых разных уровнях! Пришлось все-таки идти узнавать правду к отцу. Услышав мою просьбу, он состроил такую кислую мину, как будто съел лимон. И говорить поначалу на эту тему не захотел. «Папа, но я же ничего не знаю, а все достают вопросами про штангу и вратаря — что же мне, врать об этом?» Тогда он вздохнул — и все-таки рассказал. Что этому турку он попал мячом в солнечное сплетение, но с такой силой, что несчастный вратарь потерял сознание и свалился за линию ворот (вместе с мячом, так что гол засчитали), но позже благополучно пришел в себя. Что в Одессе после удара отца сломалась не штанга, а деревянная перекладина, которая была чуть ли не подгнившей… Вот так я узнал, как могут раздуваться любые слухи. Но самое замечательное продолжение у всей этой истории случилось в 1987 году, когда отца уже почти четверть века не было в живых, а я, профессор Бутусов, был командирован из Ленинграда работать в Вену.
— Расскажите, пожалуйста. И о самом отъезде тоже, ибо во времена СССР сам факт такой командировки был явлением редким. Не в Болгарию или ГДР была поездка, а в капиталистическую Австрию.
— Знаете, в обычных, стандартных ситуациях удача мне сопутствует весьма нечасто. А вот в сложные жизненные моменты обычно везет. Так и тогда, в восемьдесят седьмом… Ситуация была абсолютно тупиковой: я уже давно был профессором, заведовал кафедрой в Институте связи имени Бонч-Бруевича, но двигаться дальше было попросту некуда. Дорога в члены-корреспонденты Академии наук означала непременный процесс «лизания» влиятельным персонам, чем я отродясь не занимался. Зарплату в институте я и мои научные сотрудники получали смешную, субсидирования наших творческих изысканий на кафедре не было никакого… Честно говоря, для того чтобы хоть как-то зарабатывать и не ходить в протертых штанах, как многие другие профессора, я к тому времени уже давно воспользовался своими зарубежными научными знакомствами и ездил по миру читать лекции и работать экспертом на разных промышленных предприятиях. В тридцати двух странах побывал, от Индии с ее 45-градусной жарой и африканского государства Малави (где было не меньше) до Гайаны с Барбадосом.
Но в тот момент, когда в Ленинград с визитом прибыл генеральный директор ООН по промышленному развитию филиппинец Сиазон, я работал как раз у себя на кафедре. Видимо, в программе его визита после непременного посещения балета в Кировском театре значилась беседа с каким-нибудь советским профессором. Английский я знаю очень хорошо, иногда даже думаю на нем — так что побеседовали о компьютерах, о лазере, промышленных технологиях… Гендиректор ООН в конце разговора добавил: «Вы сильный специалист, почему же вы не работаете у нас в Вене?» Видимо, он полагал, что для этого мне достаточно сесть в самолет и прилететь в Австрию… Я про себя хмыкнул и ответил, что не знаю, почему не работаю в Вене. На том разговор и закончился, а я о нем благополучно забыл. Но через месяц к нам в Бонч приходит правительственная телеграмма на красном бланке: «Бутусову явиться в Москву!»
Приезжаю в Комитет по науке и технике. Жду, когда примут. Напротив в предбаннике так же ждут академик Сергей Капица — помните его по телепередаче «Очевидное — невероятное» — и другие видные лица. Все непринужденно общаются между собой, а я нервничаю в полном неведении. Вызывают. Для начала пишу диктант на английском языке, а потом «интервью» с целой комиссией: «Где учились?», «Над чем работаете?», и тоже на английском. И затем уже глава комиссии представительный красавец мужик с явной генеральской выправкой перешел на русский: «Михал Михалыч, выйдем на пару слов в коридор». Вышли мы с ним в курилку, он наклоняется ко мне и говорит: «Миша, это правда, что твой отец вратаря убил мячом?!»
Что угодно ожидал услышать в ту минуту, но чтобы опять… А напоследок мой собеседник добавил: «Езжай домой и не беспокойся». Возвращаюсь в Ленинград, жена в волнении: «Ну что?» Отвечаю: мол, посоветовали не беспокоиться… А еще через месяц пришла вторая телеграмма: «Командировать профессора Бутусова в Вену, в расположение ООН». Отработал я в итоге восемь лет в UNIDO — это организация промышленного развития при ООН, такого же размера и степени влияния, что и МАГАТЭ, просто менее раскрученная. И вспоминаю о том времени с удовольствием. Ведь человеческие знания, талантливые изобретения, увы, продаются плохо. Зато хорошо продаются технологии. Как из твоего удачного лабораторного опыта сделать коммерчески привлекательный продукт? В нашей стране и в нашем городе такой мост между наукой и вот этими прикладными вещами отсутствовал в принципе. А в UNIDO «коммерциализация знаний» была поставлена на солидную, профессиональную основу.
Позднее в Вене успешно работал и один из двух моих сыновей, Дмитрий, пошедший по моим стопам — он тоже лазерщик. Впрочем, для него приоритетно медицинское направление, так как он занимается лазерной стоматологией. В середине девяностых на продвижение такого проекта требовались значительные средства, в Австрии их не нашлось. И тогда Дмитрий уехал в США, где дела его пошли в гору, а трое Митиных сыновей, воспользовавшись спортивной генетикой семьи Бутусовых, поочередно начали играть в хоккей. Но об этом вам лучше поговорить с ним самим…
«Кэш» от Фурсенко
Удивительно, но через два дня и внук легендарного форварда прибыл на встречу с журналистом заблаговременно. Я постеснялся спросить, фамильная ли это бутусовская черта или отец с сыном просто испытывают ностальгический кайф от нескольких лишних минут прогулки по родному Питеру…
— Александр, я уже у «Василеостровской». Жду вас возле конки с лошадками, где билетная касса.
Но даже без этого телефонного уточнения Дмитрий Бутусов легко узнавался в толпе спешащих по своим делам горожан. Не только благодаря стильной и явно «ненашенской» одежде. Просто он улыбался — единственный в привычном людском водовороте возле метро. Впрочем, назвать Дмитрия Михайловича «типичным американцем» ни в коем случае нельзя — русская речь у него абсолютно правильная, образная, сочная… Другое дело, что на таком русском языке в самом сегодняшнем Петербурге говорят, увы, гораздо реже, чем раньше. Но это — тема отдельного разговора, а мне и без того о многом хотелось расспросить внука футболиста Бутусова и отца хоккеистов Boutoussov.
— Два дня назад ваш папа рассказал мне поучительную историю о том, как его собственный отец запретил ему заниматься хоккеем — дескать, можно быть только великим спортсменом либо же не быть никаким…
— А он не рассказал вам, как сам запретил мне заниматься плаванием? История же повторилась практически в точности! Только вместо хоккейной секции в ней фигурировал спортинтернат, куда тренеры из бассейна стадиона «Динамо» на Крестовском острове предложили нам с моим братом Кириллом перейти после седьмого класса. А родители оказались категорически против: мы же в английской школе учились… Папа только слегка изменил речь своего отца и нашего деда, сказав так: «Мировых рекордов вы бить точно не будете, так что займитесь лучше учебой». Учебой мы занялись — брат в итоге поступил на психологический факультет, а я в Политех, но и спорт не забросили. Только Кирилл прыгал в высоту, а я увлекся греблей. Разные интересы объяснялись тем, что мы, гребцы, носили, следуя принципу «салага моря не видел», затертые, поношенные вещи, а брат любил выглядеть красивым и модным. Но затем грянула перестройка и стало не до спорта. Политех я закончил успешно, сразу защитил кандидатскую… А через дорогу находился Физико-технический институт. Школа академика Алферова. Эх, какая же там была классная энергетика! До сих пор помню, как мне впервые удалось немного заработать сверх зарплаты. Я придумал один оптический усилитель — и Андрей Фурсенко выдал мне в институте первый в моей жизни «кэш». Да-да, тот самый будущий министр российского образования. Потом субсидии на науку совсем иссякли — и ребята, мои товарищи и коллеги, начали смотреть на Запад.
Я же ни о какой Америке даже слышать не хотел! Интересная история у меня приключилась с братом: в Ленинград по обмену приехали студенты из Йельского университета, Кирилл начал встречаться с девушкой-американкой и стал потихоньку задумываться об отъезде. Узнав об этом, я сказал ему прямо: «Кира, если ты рванешь в Америку, я тебя там найду и убью!» Вот такая комсомольская программа сидела в голове… Потом вспоминали и смеялись: в итоге в США оказался я, а брат пожил там всего с полгода, понял, что уклад жизни, при котором надо очень много работать, не для него, — и вернулся.
Первой же в Америку уехала моя жена Вера. И даже тогда я ни в какую не хотел покидать родной город! Другое дело, что в Ленинграде конца восьмидесятых молодые ученые стали совсем никому не нужны — и могли не жить, а разве что существовать. Спасибо отцу, он нашел деньги на конверсию и создал компанию в Австрии, которой благодаря знанию предмета и отличному английскому (еще раз спасибо отцу, своим приказом оставившему нас в спецшколе) пригодился и я. В Австрию затем ко мне приехала жена, у нас родился первый сын… От предложений все-таки поехать в США я по-прежнему отмахивался: «Только если будет гарантированная работа и конкретное предложение». Но такой казавшийся фантастическим вариант с лазерной стоматологией, любимым моим делом, мне действительно предложили…
В Калифорнии наша семья резко увеличилась: вслед за Данилой родились Пашка и Мишка. И всех троих сыновей поочередно мы отдали в хоккей, причем, что интересно, старший и младший сразу же стали тренироваться с удовольствием, а вот средний сын поначалу этот хоккей просто ненавидел. Зато теперь Паша подает на льду немалые надежды.
Решающий гол в овертайме
— Почему вы выбрали для сыновей именно хоккей — а не попробовали их в футболе по примеру их выдающегося прадеда?
— Мысль о футболе возникла первой, но я объехал несколько калифорнийских стадионов и увидел, что мяч на них гоняют исключительно мексиканцы. Вариант с хоккеем показался привлекательнее, к тому же был заманчивый пример: мальчик из русской семьи, жившей по соседству, так удачно гонял шайбу, что стал капитаном сборной Америки из мальчиков до десяти лет, потом до двенадцати… Наш Дэнни тоже рано стал выделяться на льду — его тренер, приехавший из Москвы Игорь Никулин, говорил, что таких мягких рук и видения площадки у ребят в его возрасте раньше просто не встречал. Но мой старший сын, как и многие талантливые люди, довольно ленив по своей сути. Огня в глазах в игре, желания непременно победить ему не хватало. К тому же пошли травмы — три сотрясения мозга одно за другим, поэтому риск пришлось исключить. Сейчас Дэнни переехал на восточное побережье Америки, учится в колледже в Нью-Джерси, прекрасно, я бы даже сказал проникновенно, играет на фортепиано (это у него от дедушки, моего папы) и планирует писать музыку.
Ну а Паша и Миша играют теперь и за себя, и за старшего брата. Хоккей для обоих, можно сказать, уже стиль жизни. Ведь мы живем в Ирвайне, это между Лос-Анджелесом и Сан-Франциско. И на тренировки и матчи ребятам год за годом приходится ездить достаточно далеко. На международные турниры они катаются со своими командами даже в Канаду. Рекордный по числу участников чемпионат — триста команд, включая российские, шведские, чешские, — проходил в Квебеке.
— На фото в американской газете, которым «Спорт День за Днем» проиллюстрирует ваше интервью, братья-форварды P. Boutoussov и M. Boutoussov атакуют чужие ворота вместе. Но как они оказались в тройке одной команды? Ведь у них разница в возрасте…
— …три года. Это произошло благодаря их тренеру, который воспользовался тем, что Паша учился в последнем классе high school, а Миша как раз поступил в первый класс этой школьной системы. А в хоккейном чемпионате среди команд high school возрастных ограничений нет. Вот тренер и поставил их вместе — и не прогадал. Хотя Мишка, центрфорвард, на льду с большим почтением смотрел на брата и пасовал исключительно ему, вдвоем они забросили много шайб. А в результате их команда «Капистрано Койотс» в этом году выиграла чемпионат Калифорнии. Моих мальчишек в команде называют Russians Rockets — и они гордятся этим прозвищем, гордятся, что они русские!
Но теперь братья будут играть порознь. Миша остается с родителями, а Паша окончил школу и переезжает в Техас. Будет играть там в юниорской лиге Северной Америки за команду Ice Rays — «Ледяные лучи». Конкуренция в новой команде его ждет серьезнейшая, но первое впечатление на тренеров он произвести уже сумел. Не буду ничего загадывать, просто очень хочу, чтобы мой средний сын пробился на самый серьезный хоккейный уровень. Тому же Мишке, боюсь, это будет сложнее — есть у него, увы, некоторые проблемы со здоровьем…
— Самый яркий момент в карьере сыновей назовете?
— Недавний финальный матч в Сан-Хосе. Основное время — 3:3. В овертайме наши остаются в меньшинстве, трое против четверых. Тренер выпускает Пашку, тот перехватывает шайбу, убегает один на один и фирменным своим приемом забивает решающий гол. Как же я тогда кричал от счастья!
— Дмитрий, вы так сейчас эмоционально рассказываете, что я легко представляю, какой вы горячий болельщик на матчах своих сыновей…
— О да! Один раз, когда Пашку уже после свистка грубо ударили и он упал головой об лед, я даже почти подрался с другим болельщиком-отцом, и меня выгнали с трибуны. Еле-еле сдержал себя. Но вообще стараюсь гасить лишние эмоции. А при необходимости вспоминаю эпизод из ранней юности, когда папа буквально спас нас с Кириллом от тюрьмы. И, между прочим, в связи с матчем «Зенита».
— То есть?!
— Осень 1980 года. Для «Зенита» она стала бронзовой, а мы с Кирой той осенью поступили в институт. Предстоял матч на стадионе Кирова с тбилисским «Динамо». Готовясь к походу на эту игру, я у себя в Политехе даже стенгазету нарисовал: Казаченок красивый и хороший, а грузин, соответственно, плохой. Потом охранял эту газету, чтобы дружинники не сорвали. На игре было жутко холодно, но «Зенит» все же свой «бронзовый матч» выиграл (со счетом 3:2 при температуре минус три градуса — и это 31 октября! — «Спорт День за Днем»). И вот обратно по Морскому проспекту идет ликующая толпа в шеренгу и скандирует: «Пока мы едины, мы непобедимы!» А в середине мы с Кирой — оба в броских тулупах из белой телячьей кожи. Подъехал милицейский пазик, другой, третий, стали выхватывать людей из толпы — и нас, конечно, тоже забрали. Привезли в отделение на Скороходова, а там уже человек двести! Ближе к полуночи отпустили всех, кроме… нас с братом. Видимо, из-за тулупов посчитали лидерами шествия болельщиков. Подсовывают бумагу на подпись: мы якобы «били стекла, переворачивали машины и кричали антисоветские лозунги». Поняли, что дело может кончиться плохо, — и наконец рассказали про своего знаменитого деда. Майор сначала не поверил. И уже глубокой ночью папа приехал в отделение, где имел с тем майором беседу часа на полтора. В результате «дело братьев Бутусовых» положили в сейф на два года — до первого правонарушения с нашей стороны. Так что охоту ходить на футбол тот случай заметно погасил. Я теперь яростный хоккейный болельщик, как и мой отец. И вы уже прекрасно знаете почему…
Личное дело
Михаил Павлович Бутусов
Родился 5 июня (17 июня по новому стилю) 1900 года в Санкт-Петербурге
Амплуа: полусредний и центральный нападающий
Заслуженный мастер спорта
Карьера игрока: «Унитас» (Петроград, 1917–1923), «Спартак» Выборгского района «А» (Ленинград, 1924–1926), «Пищевкус» (Ленинград, 1927–1930), «Динамо» (Ленинград, 1931–1936)
Чемпион РСФСР 1924, 1932
За сборную СССР — 2 матча, 3 гола
Тренерская карьера: «Динамо» (Ленинград, 19361938, 19481953), «Динамо» (Тбилиси, 19391940), «Динамо» (Ташкент, 1942–1945), «Динамо» (Киев, 19401941, 1947), «Зенит» (Ленинград, 1946)
Серебряный призер чемпионата СССР — 1939, 1940
Начальник УСО ЛГС «Динамо», заместитель председателя ленинградской секции футбола — 19451963
Тренер сборной СССР (1952, февраль–апрель)
Умер 11 апреля 1963 года в Ленинграде