С Владимиром Крикуновым у нас связана показательная история. Год назад, когда он еще возглавлял «Нефтехимик», мы договорились о встрече.
— Наберите меня в восемь утра, — поручил тренер за день. — Согласуем время.
Нижнекамцы в Питер ехали из Москвы. И как оказалось, сильно задержались. Прибыли что-то около четырех утра.
Крикунов взял трубку после второго гудка:
— Подходите в десять. Я спущусь.
Мы пришли без пяти. Последнюю ступень лестницы ноги Крикунова отсчитали, когда на часах было 10.00. Тогда-то мы и поняли, почему Владимира Васильевича игроки одарили уважительным прозвищем Мужик.
Крикунов замечательный рассказчик. У него найдутся истории на все случаи жизни.
— Во время событий в Югославии один из моих игроков танк захватил, — говорит он с фирменной крикуновской интонацией — спокойной, словно докладывает о том, что съел на завтрак.
От кого еще из тренеров КХЛ можно услышать подобное?
Девять месяцев прошло с момента его отставки из «Нефтехимика», со старта нового сезона КХЛ — меньше двух месяцев, а Крикунова уже не хватает.
В соседней Латвии он сейчас занят своим домом. Построил его около шести лет назад. Каугури — замечательный район Юрмалы, с которой еще не рассталось солнце.
— Конечно, хочу работать, — улыбается Крикунов. — Здоровье позволяет, опыта — вагон. Но пока есть возможность, занимаюсь домом. Забор вон новый ставлю. Не так часто в это время года у меня находилось время для подобных дел.
Три обязательно! Дальше — по самочувствию
— Многие тренеры, оставшись вне зоны действия КХЛ, рассказывают, как сильно проседает уровень их жизни.
— В моем случае дело не в деньгах. Ценнее возможность находиться в этой атмосфере, ауре с определенными традициями.
— Одна из традиций — пропустить после игры по рюмке чая с коллегами?
— Почему по рюмке? По три!
— Ну это по возможностям.
— Михайлов, кстати, когда тренировал, почти так же говорил: «Три обязательно! Дальше — по самочувствию».
— Новое поколение тренеров поддерживает обычаи предшественников?
— Практически нет. Они понабрались всякой ерунды из НХЛ: в день матча не здороваются, ходят загруженные, матч — это война, только после руки друг другу пожимают. У нас попроще было.
— Кстати, о рукопожатиях. Вы как-то сказали, что Захаркину никогда руки не подадите. Позиция по-прежнему в силе?
— Стычек у нас не было. Просто он что-то наговорил обо мне. С тех пор много воды утекло. Сейчас нормально все. Да и Игорь, как выяснилось, не помнит этого.
— Как со своей прямолинейностью вы столько лет продержались в хоккее? Здесь же большие, пардон, бабки, которые, как известно, любят тишину…
— Кто-то занимается этими бабками, кто-то — нет. Вот Юрий Николаев, агент Зарипова, как-то сказал про меня: «Крикунов — тренер старой формации». А какой я еще могу быть формации, если к тому моменту 26 лет главным тренером проработал?
— Шестьдесят лет в хоккее в общей сложности — срок серьезный.
— Я еще в детстве понял: чтобы чего-то добиться в жизни, мне нужно играть в хоккей. Мать фактически в одиночку нас растила. Мне семь лет было, когда отец погиб — в 1957 году.
— Что случилось?
— В речку полез двух мальчишек спасать. Был заядлым рыбаком и охотником. Немного до берега не дотащил — втроем утонули.
— Задушили, держась за его шею?
— Нет. Сил не хватило. Вышли на лодке на глубину, а она перевернулась. Отец в сапогах болотных, телогрейке… Хоть и молодой, 26 лет, но не выдержал. Он ведь и меня хотел взять с собой…
— Почему не пошли?
— Есть хотелось. Я с речки возвращался, а они на речку шли. Отец говорит: «Идем с нами — на лодке тебя до деревни прокачу!» Он должен был высадить ребят в трех километрах от нашего дома. Дальше — пешком через деревню.
— Неблизко.
— Но суть не в этом. В той деревне была собака. Постоянно за мной бегала. Еду на велосипеде — пытается за стопы тяпнуть. Когда ее видел — ноги на руль поднимал. Вспомнил про нее, говорю: «Нет, пап. Я искупался, есть хочу, пойду домой». Они отчалили, а где-то через час все случилось…
— Эта собака, выходит, вам жизнь спасла.
— Отца в шесть утра выловили бездыханного. Первого пацана тоже быстро нашли. Второй через месяц всплыл. Раньше по реке сплавляли бревна, для которых делали специальные боны — место, куда они набивались, прежде чем отправить на пилораму. Вот из-под одного из таких бревен парень и появился.
— Кошмар.
— Это случилось 15 сентября. А через неделю родилась моя сестра…
— Воды с тех пор боитесь?
— Нет. Я всегда подолгу плавал. Ту речку несколько раз туда-обратно пересекал.
Мать и так одна нас тянула. А тут еще сын инвалид…
— Сейчас с Кирово-Чепецком что связывает?
— Сестра там. Могилы родителей часто навещаю. Мать недавно умерла, в 83 года. Она одна нас тянула. Жили бедно, так что хоккей был мой шанс.
— Андрей Трефилов, вспоминая свою чепецкую молодость, рассказывал, как шайбы, ударяясь о штангу, разлетались на две части. Такие были морозы!
— Не то слово! Лед как пластмасса становился. Не плавился под коньком, кататься тяжело. Минус 36 градусов — не шутки.
— При том что оптимальная температура льда — минус четыре.
— В школе уроки отменяли. А мы, вместо того чтобы домой, шли на каток. Заливалось большое футбольное поле, ставили ворота — и вперед. В девять утра начинали, в десять вечера нас выгоняла милиция.
— Вы стальные, что ли?
— Ну это когда не совсем зябко было. Бывало, два-три раза упадешь в голодный обморок. Очухаешься, снега поешь — энергия появилась — и дальше играть.
— А родители? Ремнем домой не загоняли?
— Не особо. Но мне однажды хоккей аукнулся. Переболел гриппом, и вдруг ноги отнялись.
— Как так?
— Просто сел, а встать не могу. Слезы текут. «Мам, — говорю, — ноги не идут». Мать в шоке. Она и так одна нас тянула. Шила, чтобы прокормить. А тут еще сын инвалид…
— Как отпустило?
— Как-то само прошло через неделю. При этом в хоккей она сколько угодно разрешала играть.
— У земляка Мальцева доводилось отбирать шайбу?
— У нас год разницы, а погодки тогда нередко играли друг с другом. Мой 1950-й одно время выходил против его 1949-го, потом перестали.
— У вас ведь общий первый тренер — Николай Поляков…
— Кстати, в курсе, что Николай Иванович был из Ленинграда?
— Первый раз слышим.
— В Кирово-Чепецк в тот момент много ленинградских деятелей спорта приехало. Не только в хоккей.
— Распределение?
— Да. После окончания института они должны были какое-то время у нас поработать. Николай Иванович выступал за «Олимпию», а параллельно тренировал детей. Я ведь сначала футболом занимался. Поляков меня там разглядел. Пригласил в хоккейную секцию — и пошло-поехало.
Хоккеистом не был, был стрелком
— Профессия хоккеиста ведь даже в те небогатые советские времена была на особом счету…
— А вы в курсе, что в СССР такой профессии в принципе не существовало? Хоккеисты долгое время, по сути, вне закона находились…
— В смысле?
— «Подснежниками» являлись: кто-то на заводе числился, кто-то на фабрике, еще на каком-нибудь предприятии.
— А вы где?
— В военизированной охране завода, стрелком.
— Смешно.
— А нам тогда невесело было. Какой-то непонятный статус. В заводском комитете ставки были по 120, 140, 180 рублей.
— По тем временам — деньги.
— К тому же бесплатное питание полагалось. Вот на нас и косились: ты числишься, а на работу не ходишь. Куда это годится? Могли и наказать.
— Даже статья такая до 1991 года существовала — «Тунеядство».
— От такого непонятного статуса все спортсмены мучились. Уже затем в верхах приняли решение создать должность «инструктор по спорту».
— Получка увеличилась?
— Как раз недавно открывал свой профсоюзный билет. Посмотрел взносы. В какой-то месяц с четырехсот рублей процент отчисляли, в какой-то с восьмисот.
— Очень прилично.
— Много зарабатывать я стал в Саратове. Премиальные в «Кристалле» хорошие были.
— Автомобиль, как водится, сразу купили?
— Машину я еще раньше взял — в 1972 году, когда в «Олимпии» играл — «москвич-412».
— По блату?
— Нет, приятель купил. Немного поездил, и продали. Что-то даже заработали, кстати.
— Как умудрились?
— В то время машины дефицитом были. Люди годами ждали возможности ее купить. Официально автомобиль пять тысяч стоил, а продать его можно было за шесть с половиной или семь тысяч рублей. На том и заработали.
Сейчас ездим по Европе в автодоме
— Сколько машин за жизнь сменили?
— Одних советских четырнадцать.
— Ого!
— Две «Волги», «москвич», остальные — «жигули». С импортными сложнее. Со счету сбился.
— Бывало, что сами под капот лазили?
— Запросто. На «Волге», например, все самостоятельно настраивал. В 1980 году мы поехали на ней в Ливадию.
— О, Крым наш!
— Да, в трех километрах от Ялты. Всей семьей сели — жена, теща, старший сын — и покатили. Поселили нас в санатории «Пограничник». Я тогда офицером пограничных войск являлся. Отдых долгий — 24 дня.
— Такой сложно отсидеть.
— При нашей работе — очень. Я так ни разу до конца его не отсиживал. В тот раз так же получилось. Бабушку с внуком посадили на самолет до Риги…
— …где вы в тот момент выступали за «Динамо».
— Ага. А мы с женой поехали в Чехословакию. Так я впервые на машине доехал до заграницы.
— Лиха беда начало.
— Сейчас с Нинель каждый год куда-нибудь ездим. Купили автодом, в котором есть все: широкая кровать, кухня, душ, холодильник. Так и ездим потихоньку.
— Далеко доезжали?
— В позапрошлом году — до Голландии, оттуда в Словению вернулись. Я ведь там пять лет проработал тренером, много друзей нажил. Из Словении поехали в Хорватию, где у меня дом небольшой. Оттуда обратно поползли.
В России войны не было, а жилось страшнее
— Место, которое за годы путешествий больше всего поразило?
— Однозначно Бледское озеро!
— Простите…
— Бледское — «е». Это в Словении, регион Крайна. Когда впервые туда приехал, еще Югославия была. Увидел — офигел…
— От чего?
— Красота неземная! Отвесная скала, на краю замок, вода бирюзового цвета — это надо видеть! Еще потрясающее зрелище — бледская ночь…
— Звучит заманчиво.
— Разбивается яйцо, в скорлупу ставят свечу и пускают по озеру. Тысячи скорлуп, скользящих в темноте по воде, — непередаваемо!
— Как вы изначально в Словении оказались? Нехоккейная же страна.
— Все просто. В начале девяностых остался без работы. Страна валится, все рушится. Что делать? Тут приходит Серега Борисов.
— Защитник «Спартака» в восьмидесятых, «Звезду-ВДВ» в прошлом сезоне тренировал.
— Да. Пересеклись, когда меня из Саратова в «Крылья Советов» на него и Владимира Мышкина обменяли.
— В 1975 году.
— Ага. Так вот, Серега последние годы игровой карьеры в Югославии провел в «Медвешчаке», где тренером был Анатолий Кострюков, «Есенице»… Собственно, «Есенице» и понадобился тренер. Борисов позвонил Роберту Черенкову, тот меня и порекомендовал.
— Неужели сразу согласились?
— А куда деваться? На дворе девяностые. Велосипед одну немецкую марку стоил. А мне четыре тысячи марок в месяц предложили.
— Сорок восемь тысяч велосипедов за год!
— К тому же машиной меня обеспечили, квартиру предоставили, питание на всю семью имелось. Только велосипедов не хватало.
— Благодать.
— Особенно после наших ста рублей — самая большая, кажется, на тот момент зарплата в лиге.
— Все это замечательно, если бы ни одно но: в Югославии в тот момент стреляли…
— Жена, насмотревшись телевизора, тоже говорит: «Какой хоккей, Володя? Там же война!» Танки, люди с автоматами… Но мы поехали…
— Рисково.
— Да там событий — на три копейки. Показательный эпизод. Прилетает югославская армия, вертолет садится на футбольном поле. Чтобы попасть в город, нужно пройти через тоннель. Среди защитников тоннеля — мой игрок с автоматом. Говорит: «В город не пущу!» Армия разворачивается, вертолет улетает. Вот вся война.
— Брутальные у вас игроки были.
— Другой вообще целый танк захватил. Самый страшный эпизод той войны — когда самолет ракету запустил по тому тоннелю. В России войны не было, а жилось куда страшнее.
— Это да.
— Людей то и дело убивали, делили сферы влияния, Белый дом расстреливали. Еще большой вопрос, где безопаснее было находиться. Я приехал в Словению спустя неделю после тех событий и проработал там пять лет: по два года в «Есенице» и «Целе», год — в сборной.
Словенские фанаты сперва заплевали мою машину, а потом решили перевернуть
— С профессиональной точки зрения не тоскливо было возиться с игроками, чья сборная выступала во втором-третьем дивизионе чемпионата мира?
— На самом деле там имелись толковые игроки. В «Есенице», например, отец защитника Тома Йуга на одной из Олимпиад вместе с Александром Рагулиным вошел в символическую сборную. Я видел его — здоровый такой. Другое дело, что уже в начале сезона мы понимали, что дойдем до финала.
— По сути, чемпионство разыгрывали две команды.
— «Есенице» и «Олимпия» из Любляны. Это был наш сверхпринципиальный соперник. И выиграть финал было важнее всего.
— Вы оба раза его выиграли.
— И вот во время этих финалов точно не было скучно. Вот вам история. Приехал из Минска приятель. Я на стадионе, поэтому дал ему машину доехать до арены. Тут ее увидели фанаты противника.
— А они суровы во время дерби.
— Не то слово! Сначала заплевали автомобиль, потом решили его перевернуть. «Уже от земли оторвали, — вспоминал приятель. — Благо, в этот момент проезжал автобус “Есенице“».
— Переключились?
— Схватили камни, давай в него бросать. Полиция, патрулировавшая территорию на двухметровых лошадях, урезонивает их. Я, кстати, никогда таких огромных лошадей не видел!
— Бройлерные!
— Во время наших встреч к прилегающим территориям полицию со всей округи сгоняли. Там фанаты сумасшедшие. Постоянно приходилось их разнимать. Бывало, картина маслом: наши фанаты в красном, «Олимпии» — в зеленом, а между ними полиция на лошадях. Чужих они, кстати, интенсивнее охаживали, чем своих.
— В душе, видимо, болельщиками были.
— Водитель нашего автобуса после этих встреч стартовал от выхода, как на этапе «Формулы-1»: чтобы не успели забросать.
— Проскакивали?
— Редко. Что ни делай, одно-два стекла все равно разбивали. Автобус, кстати, принадлежал одному моему хоккеисту.
— Оригинально: играющий бизнесмен.
— Он жаловался: «После каждой игры по два стекла меняю». Но даже если от стадиона целым уехал, фанаты и по пути могли встретить. Однажды на мосту нас ждали. Благо полиция была в курсе, предупредила нас — поехали объездным путем.
— Юного Копитара в «Есенице» застали?
— Да, Анже иногда приходил, катался. Тогда еще не ясно было, кто из него вырастет.
— Выросла суперзвезда, капитан сборной Европы на Кубке мира.
— Это он после сезонов в Швеции серьезно прибавил.
— Перед тем как попасть на драфт НХЛ, выступал за «Седертелье».
— За два сезона там парень значительно окреп. С Копитаром мы пересеклись, когда они со сборной Казахстана играли товарищеские матчи в Австрии и Словении. Пообщались немного. За пять лет в Словении я кое-какие слова выучил.
Гретцки и Смит придумали такую тактику, за которую у нас сразу бы сняли
— В «Нефтехимике» и «Ак Барсе» вы тоже немало лет провели. По-татарски пару предложений сложите?
— Здесь скромнее. «Хәерле кен» — «добрый день», «исәнмесез» — «здравствуйте». Собственно, все.
— Откуда, кстати, такая идиллия с татарстанскими клубами?
— Как-то сложилось. Последний раз меня позвали в «Ак Барс», когда Зинэтулу Билялетдинова отправили в сборную без права совмещения.
— Сезон-2011/12.
— Позвонил президент клуба Шафагат Тахаутдинов, потом Равиль Шавалеев, вице-президент клуба, говорит: «Давай встретимся». В Москве сели, он мне: «Принимай команду».
— Правда, что, приняв «Ак Барс», вы звали туда Сергея Самсонова?
— Разговор был. У Сергея уникальное катание. Я ведь помню, как катались Валерий Харламов, Саша Мальцев… Но такой техники, как у Самсонова, никогда не видал.
— В чем особенность?
— Сергей парил надо льдом. Легко менял направление движения, носился по площадке как сперматозоид. При этом все видел, контролировал и успевал. Детям на его примере нужно уроки преподавать.
— Самсонов рано карьеру завершил — в тридцать три, в 2011-м.
— Я его звал в Россию, но не срослось.
— Не захотел, видимо, вновь проходить через крикуновские нагрузки. Он ведь на пару с Афиногеновым во время локаута-2004/05 выл в «Динамо» на ваших тренировках…
— Афиноген точно не выл. Я даже не знаю, от чего он может завыть. Ему пофиг все эти нагрузки. Макс как ракета.
— «Безумный Макс», — говорят о нем.
— А Самсонову, да, где-то было тяжело. В Америке эта работа иначе ведется. От тренеров не требуют сиюминутного результата. Соответственно, и они не форсируют кондиции игроков, опасаясь отставки, а спокойно, планомерно готовят команду. Это у нас нужно здесь и сейчас!
— На «предсезонке» вон даже человека увольняют.
— Именно. Сезон не успел начаться — четыре отставки. У них такого нет. Соответственно, не приходится выжимать из игроков все соки. Барри Смит, когда СКА возглавлял, многому удивлялся. С ним, кстати, одна история интересная связана.
— Слушаем.
— В Риге как-то встретились. «Владимир, — обращается, — я тактику придумал». Он в тот момент помощником Уэйна Гретцки в «Финиксе» работал. «У нас, — объясняет, — очень сильная оборона и слабое нападение. Поэтому будем действовать так: защитник отдает пас нападающему, сам открывается, и они начинают крутить в чужой зоне. Ну как?» — «Вопрос, — реагирую. — Кто в обороне будет играть?»
— Хороший вопрос.
— Смит рукой машет: «Не переживай, все сложится».
— Сложилось?
— Начинается сезон: одно поражение, второе…
— В двенадцати октябрьских матчах того чемпионата у «Финикса» набралось девять поражений.
— У нас такого тренера дважды бы сняли, даже если это Гретцки. Я не выдержал, звоню агенту Гарри Гринстину: «Передайте Барри, пусть тактику меняет. Дальше с ней только хуже будет».
До сих пор обида жива за поражение от финнов в Турине. Это мой промах
— Вас ведь тоже в НХЛ работать звали…
— Не то что звали… Разговор был на эту тему, но без конкретики. Там ведь не так-то просто работать. Из европейцев только Иван Глинка успеха добился.
— Тренировал «Питтсбург» с 1999 по 2002 год.
— Ему помогло то, что под конец игровой карьеры он два сезона провел за «Ванкувер». Представлял, что к чему в системе НХЛ.
— Скажи вам лет тридцать назад, что в шестьдесят пять будете тренировать, что ответили бы?
— Даже не знаю… Играть я в тридцать четыре закончил, с тех пор тридцать один год тренировал. Только один сезон пропустил, когда в прошлом году работал вице-президентом «Нефтехимика». Сейчас вот второй пошел…
— Вы, как Алла Пугачева: столько лет прощальные туры даете, а потом опять колесите по стране — тьфу-тьфу…
— Я собирался закончить: сколько можно-то? Но сейчас, когда без дела сижу, понимаю, насколько мне этого не хватает. Вот Валерка Белоусов закончил тренировать, и через год его не стало…
— Думаете, связано?
— Кто его знает… Мы ведь дружили. На Кубке Канады в одном номере жили, у Михайлова в сборной работали. За пять дней до этого созванивались. «Я, — говорит, — под капельницей лежу, чтобы тромб рассосался». И все вроде нормально шло. И вдруг…
— 16 апреля 2015 года…
— Я в Париже в тот день находился. Сажусь в самолет на Доминикану. Телефон: дальше хотелось отключить уши: «Константиныч умер…» Один звонок, второй…
— Сердечно-легочная недостаточность…
— Каких-то пять дней назад разговаривали… Поверить не мог… Попросил венок от моего имени сделать. Не думал, что вот так мы с ним расстанемся. Приехал на могилу, всплакнул…
— 17 декабря ему исполнилось бы шестьдесят восемь…
— Всего лишь год человек просидел без работы — и посыпалось: одно, другое… Так что нам опасно резко заканчивать. Хотя выходить из дела тоже надо вовремя.
— А какая, простите, пенсия у бывшего главного тренера сборной России?
— Ой, даже не знаю… Я от Латвии ее получаю. А сколько платят — без понятия.
— Многие вам сейчас позавидовали: богатые денег, как счастливые часов, — не замечают.
— Она просто на карточке копится. Давно не снимал. В России мне насчитали шестнадцать тысяч с копейками.
— Видимо, поэтому от Латвии получаете…
— Просто потому что живу здесь. Есть соответствующее соглашение между странами. Жене Россия платит. Ей пересылают рубли, а она их на евро меняет.
— Ваше самое большое разочарование за тридцать один год на «мостике»?
— Турин. Отправив канадцев домой после четвертьфинала, финскую оборону мы так и не преодолели. А пропустив дурацкий гол, вовсе встали — потеряли веру в себя.
— И 0:4 в итоге.
— А ведь команда хорошо готова была. Но это, конечно, мой промах. До сих пор обида жива. Это был лучший шанс выиграть олимпийское золото. Едва ли такой мне еще представится…