У приятеля заканчивалось обеденное время. Ему пора было возвращаться на работу, и мы спустились со второго этажа ресторанчика на первый. Попрощались у дверей. Он накинул на себя куртку, но застегивать ее не стал — до Дома футбола было рукой подать.
Обычный обед в обычный рабочий день в обычном месте.
В другой раз я бы поехал на Шаболовку или пошел бы вместе с коллегой в офис РФС, но сейчас это было бы глупо.
От одного из трех столиков первого этажа доносилась голландская речь вперемежку с немецкой. И оттуда мне уже приветливо махали рукой.
Я подошел, поймав себя на том, что невольно улыбаюсь. Поздоровался с неразлучной троицей.
Александр Генрихович поинтересовался, как дела у моей супруги. Игорь Владимирович хлопнул по плечу. Гус сосредоточенно набивал текст очередной смски, не отвлекаясь ни на что, происходящее рядом.
— Эй! — сказал он, наконец. — Это кто?
Его любимая шутка. Я слышал ее сотни раз, видел, как дергаются молодые игроки, не понимая — подсмеивается ли он над ними или говорит серьезно.
— Это я, — сказал я. — Пресс-атташе вашей сборной. Хочу, чтобы вы это не забыли.
Гус улыбнулся. Попросил капучино, затем сигару. Про кофе официантка поняла, про сигару нет. Выручил Корнеев.
Пока официантка ходила за кофе, мы заговорили про Олимпиаду. Про Быкова и хоккей, про биатлон и коньки. И про горные лыжи тоже.
Хиддинк строчил новую смску и, догадываясь, о чем говорят трое русских, периодически вставлял в разговор шутки. Часто удачные. Всегда смешные.
Мы хохотали над ними, с кажущейся беззаботностью.
— Ох, Густав, Густав, — иногда говорил Корнеев. И добавлял к этому какую-то фразу на скрипучем голландском.
Я вспоминал, как Саша Елагин — не только комментатор, но и статистик, историк футбола — звонил мне в первый год работы Гуса в Россию и просил узнать полную форму имени нового тренера сборной. Гус тогда уверял, что это и есть полноценное имя. Я перезванивал Саше, он расстраивался, уверял: «либо Август, либо Густав — других вариантов быть не может». Интонации его голоса были удивительно похожи на те, что я слышал, разговаривая с Севидовым. Припоминалось, как Юрий Саныч звонил и просил достать ему тренировочный костюм сборной: «это не мне, я в больницу ложусь, а хирург — болельщик страшный! Попросил. Помоги, пожалуйста, я заплачу — сколько надо». Я рассказал про это Бородюку, и он тут же решил вопрос. Севидов радовался подарку совершенно по-детски, раскрывал пакет, в котором лежал ответный презент — книга «тысяча лучших футболистов мира». «Я когда гулял по Мадриду, зашел в книжный зачем-то и купил ее. Отдай Саше, там и он есть, как ни странно — он ведь в Испании никогда не играл».
Странная вещь — человеческая память. Никогда не знаешь наперед, какие конструкции ты можешь создать, вспоминая.
Я хотел их познакомить — Хиддинка с Севидовым. Посидеть рядом, послушать — как и о чем они говорят, но как-то не складывалось, переносилось.
Грустно без Вас, Юрий Саныч.
Грустно...
— А что, других у вас нет? — спросил Корнеев.
Я хотел ответить, что нет. Есть Бубнов, Ловчев, другие ветераны, когда-то игравшие на серьезном уровне, а ныне готовые признать за собой статус футбольного эксперта. Но все равно они другие, говорящие чуть иначе — часто от своей невовлеченности в футбол сегодняшний, от незнания деталей, новостей, фактов. Вот Анзор Кавазашвили, заходящий в Дом футбола редко и ненадолго, критично уверяет, что в РФС, кроме как в отделе сборных, нет профессионалов. Но, слыша вопрос своего же товарища по оружию: «Анзор, а разве хорошему бухгалтеру нужно быть футболистом?», теряется с ответом.
Но вопрос был адресован не мне. Официантка уже стояла перед нами с сигарным ящичком, и Корнеев разглядывал ряды, выбирая за и для Гуса, который в очередной раз не замечал ничего кроме своего телефона.
Когда выбор был сделан, и девушка ушла за спичками и ножницами, я поздравил Игоря с хорошим приобретением.
— Подожди, это еще не все, — сказал он. — Спор за Жевнова мы выиграли, сейчас поборемся еще кое за кого.
Мы поговорили про предстоящий матч в Венгрии. Хиддинк рассказал, что слышал от Эрвина Кумана про базу венгерской сборной: «пусть больше журналистов приедет на тренировку, я хочу, чтобы они посмотрели на это». Я спросил — а правда ли то, что рассказывают про его соотечественника? Немцы меня уверяли, что после Евро-88 Куман стал персоной нон-грата в Германии — когда после победного для голландцев полуфинала соперники менялись футболками, Эрвин долго не хотел брать немецкую, но когда пришлось, взял да и вытер ей перед телевизионной камерой место ниже своей спины.
Бородюк не верил, сомневался. Зря — источник был, как принято говорить, надежный.
На столе стояло капучино, пахло сигарным дымом. В окно мягко светило солнце.
Я сидел и думал о том, что, возможно, это в последний раз — наслаждаться разговором в такой компании о футболе, о жизни, о ни о чем конкретном. Будет еще день в Москве, когда команда соберется на краткий сбор. Будут два дня в Венгрии.
А потом придет пора расставаться.
Столько было встреч, разговоров, матчей, тренировок за эти годы. Которые, уверен, мы через несколько лет будем вспоминать как что-то удивительно чудесное.
— Эй, — сказал Гус. — Поехали!
Мы встали, одели куртки.
— Заходите еще, — сказал менеджер.
Хиддинк кивнул. Не соглашаясь, не отвечая — а просто из вежливости.
На улице его ждал журналист. С просьбой об интервью, разумеется.
— Кто это? — привычно спросил тренер. Хотя, конечно же, знал.
Не исключено, что это было его последнее интервью в Москве.
«История Ильи Казакова» из еженедельника «Спорт день за днем» №8 (3-9 марта 2010 года).