Для Виктора Кнейба участие в чемпионате Европы в итальянской Чезане (12–13 января) чуть не обернулось трагедией. Саночник сборной России после соревнований был доставлен с диагнозом «острый перитонит» в местный госпиталь, где, по словам главного тренера сборной Валерия Силакова, мучился изрядно — находился в полном одиночестве, голодал и не получал должного внимания медицинского персонала. На днях Кнейба выписали из больницы Чезаны, и он вернулся в родной Братск, где и проходит реабилитацию. В перерыве между восстановительными процедурами Виктор ответил на вопросы «Спорта».
— Как сейчас себя чувствуете?
— К счастью, уже все в порядке. Хожу на физиотерапию, на следующей неделе планирую съездить в профилакторий, чтобы полностью восстановиться и начать готовиться к мартовскому чемпионату России. Думаю, нет смысла его пропускать, успею поправиться. Кроме того, очень интересно проехаться по первой в стране трассе в Парамонове. Да и призеру туринской Олимпиады Альберту Демченко надо составить конкуренцию, чтобы ему не скучно было выступать.
— Сильно переживаете, что так рано завершили международный сезон?
— В первые две недели в итальянской больнице было очень грустно. Даже следил за заездами по Интернету. Конечно, обидно, что пропустил в конце января чемпионат мира, но здоровье все-таки дороже. Кстати, пока лежал в больнице, потерял 10 кг веса. Так что, даже если бы и продолжил выступать сейчас, то с такой комплекцией мне бы все равно ничего не светило. Вес для нас очень важен. Поэтому для начала надо его вернуть.
— Силаков рассказывал, что больница, в которой вы лежали, просто ужасна. Это правда?
— Все немного преувеличено. Просто когда вокруг чужие люди, это угнетает, вгоняет в хандру. А президент нашей федерации из телефонных разговоров, видимо, сделал вывод о больнице. Единственный минус: палата, в которой я лежал, была как проходной двор. В Италии принято, что первые двое-трое суток после операции рядом с больным находится кто-то из родственников. И вот постоянно — одни заходят, другие уходят. Приходят, как правило, группами — по нескольку человек, гудят... Вскоре это начало раздражать. Большой проблемой являлся языковой барьер. Пока валялся в больнице, сложилось впечатление, что, кроме итальянского языка, других не существует. По-английски не говорил никто. Узнать о своем состоянии было невозможно. Из-за этого в голову лезли всякие нехорошие мысли относительно диагноза. А в остальном — все нормально: постельное белье меняли каждый день, антисанитарии не было…
— Говорят, вас там не кормили…
— (Смеется.) Действительно, есть очень хотелось. К примеру, меня прооперировали в воскресенье, а только в четверг принесли бутылку воды попить. Поел первый раз в пятницу. Куриный бульон. Но так, видимо, положено после операции. Организм, кстати, за это время настолько ослаб, что после еды несколько часов спал как убитый.
— Почему вообще решили выйти на старт больным? Зачем рисковали здоровьем?
— Потому что приступ случился у меня не на рядовом этапе Кубке мира, а на чемпионате Европы, который проходит раз в два года. Это, согласитесь, событие другого масштаба, пропускать его очень не хотелось. Притом лет 5–6 шесть назад у меня уже были проблемы с желудком. Я думал, что это то же самое, и решил выступать. Однако проехал первый заезд и уже начал думать, стоит ли продолжать. А после второго заезда стало совсем плохо. Вызвали врача…
— Латвийского?
— Да, латвийского. Потом итальянский еще подошел. В нашей команде официально есть только массажист. Конечно, ему приходится исполнять и роль медика. Он проходил какие-то курсы и знаком с медициной, но этого недостаточно. Почему у нас нет врача? Потому что хорошие спортивные доктора нарасхват, им надо платить приличные деньги, а это федерации не под силу. Приглашать же просто какого-то дилетанта смысла нет. Вот и получается, что довольствуемся тем, что есть. Очень надеюсь, что после происшествия со мной ситуация изменится.